***
Здравствуйте, герр Хебель. Если моя посылка достигла адресата, то именно вы сейчас смотрите эту запись. Помните меня? Я Билл Каулитц, мы встречались с вами. Я хочу кое-что рассказать вам, но мне придется начать издалека, надеюсь, вы никуда не торопитесь, герр.
Что вы цените в этой жизни? Семью…? Любовь…? Чувства…?
Все это верно, герр…правильно…
Когда-то я тоже это ценил, но позволив себе сломаться, я лишил себя возможности даже верить…
Единственное, что я могу еще вернуть – это свобода…
Свобода синоним слова «правда»? Если да, то прошу, выслушайте меня.
***
Он вздохнул. Было видно, что то, что он говорит, дается ему с трудом. Немного помолчав, Билл вновь заговорил.
***
Бойтесь своих желаний, они сбываются (с)
Как прав был человек, озвучивший эту простую истину человеческих грез и мечтаний. Страшно видеть, как мечта разбивается вдребезги, невыносимо больно, когда душа смешивается с грязью, потому что умирает надежда на лучшее, и больше нет уверенности в завтрашнем дне, потому что все становится иначе.
Можно долго идти по краю пропасти, и однажды оступившись, упасть, а можно сорваться сразу, в момент, без надежды на спасение. Больно. Падать всегда ужасно больно.
Я сорвался внезапно. Я падал долго. Но мне не было страшно. Я не понимал. Не пытался. Не боролся. Все понимали, что все летит к чертям. Мы все жили лишь слабой надеждой, и каждый из нас пытался убедить себя в том, что, все будет хорошо. И каждый из нас жестоко ошибался. По всем телеканалам крутили одну и ту же новость: Tokio Hotel распадаются. Было много версий. Но никто не знал правду. Тысячи девушек глупо ушли из жизни, не сумев перенести наш распад. Об этом твердили все СМИ. Нас называли убийцами, нас обвиняли во всех смертных грехах, нас ненавидели. Но мы знали, на что шли, мы действительно знали. Наверно, вы спросите меня, зачем мы это сделали? Я отвечу на этот вопрос. Постараюсь ответить. Но позже, пока не время. Сегодня вы узнаете всю правду о Tokio Hotel, всю правду о мальчике-романтике, мечтающем о вечной любви, всю правду о Билле Каулитце.
Об убийце, которому никогда не будет прощения. Нет, я никого не убивал. Но от этого не становится легче. Я сломал не только свою жизнь, я сломал жизнь брата. Человека, которого любил и буду любить всегда, не смотря на ту боль, что я причинил ему. Волею судьбы мы – близнецы. Две части одного целого, навсегда разлученные болью. Болью, которую всегда причинял ему я. Против своей воли, уже потому, что больше не мог существовать без этого. Зависимость – страшное слово…
Я знаю, как от нее избавиться. И я избавлюсь. Но я хочу, чтобы мир узнал правду. Я хочу, чтобы девушки знали, из-за какой твари они страдали, плача в подушку по ночам, на чей портрет молились и о ком мечтали. Если бы я был достоин хоть одной их слезы…
Простите, что открываю вам всю грязь своей души.

Год назад, 26 октября, Tokio Hotel прекратили свое существование. Все ломали головы, как же так? На вершине ослепляющего успеха уйти со сцены? Уйти, когда вы почти стали кумирами миллионов подростков по всему миру, когда вы почти вписали свои имена в мировую историю, когда впереди еще больший успех и еще большая слава. Но иногда приходится идти против здравого смысла. Я знаю, СМИ остановились на версии серьезного скандала с продюсерами и невозможности далее существовать под крылом Universal, но эта версия ошибочна, в прочем, как и все остальные. Никаких конфликтов ни с Universal, ни с Дэвидом Йостом у нас никогда не было. Мы ушли по своей воле и это - правда. Трудно поверить, не так ли? Да, должна была быть веская причина, чтобы вот так вот уйти. И она была. У Тома. А к тому времени в моей жизни больше не было ничего, что бы можно было потерять, кроме брата. И я ушел вместе с ним, не желая отпускать, не давая ему шанса выжить. А ведь это была последняя попытка бороться. Зачем я это сделал? А мог ли я отпустить? Я четко понимал, что мне нужно остаться, но наплевав на все, я ушел вместе с братом. Сбежал. Запутавшись в паутине вопросов, я вновь совершил ошибку.
Договор о пятилетнем сотрудничестве еще не истек. Мы были привязаны к Universal железной цепью еще на два года. Но мы не могли ждать. Мы просто уехали. Это было 19 октября. Через день Том разговаривал с Йостом. Двадцать первого числа была поставлена жирная точка в нашей карьере. Нам было плевать, мы бы не вернулись даже под страхом казни. 26 было объявлено о распаде группы. Причину удалось скрыть, и даже самые настырные журналисты не смогли раскрыть тайны нашего исчезновения. Больше о группе мы не вспоминали. Том обрезал дреды, чтобы быть как можно неприметнее. Мы сменили имена. Теперь нас звали Ганс и Рихард. Мы жили обычной жизнью, я думал, что мне удалось убить в себе последнюю сволочь и мразь. Но я ошибался. Я немного пролил свет на тайну нашего распада, не так ли, герр?
У вас много ко мне вопросов, ведь вы ничего не поняли из моего рассказа. Не поняли, потому что я даже не начинал его.
Чтобы было хоть немного понятно, о чем я говорю, мне придется начать с самого детства. Еще с того времени, когда нам с Томом было одиннадцать лет.
Вы, наверное, знаете, в шесть лет от нас ушел отец. Когда мама познакомилась с отчимом, нам пришлось переехать в Магдебург. Мы с Томом ненавидим этот город. Это самая настоящая яма, полная подлых тварей, готовых разорвать всех, кто попадет в нее. Вы знаете, что такое жестокость, герр?

Я хотел только одного – отключиться, потерять сознание, умереть, уснуть, что угодно. Но не мог. Это был ад, и я должен был его вынести. Толчки не прекращались, и мне казалось, что прошло уже больше часа. Меня тошнило от ощущения ЧЕГО-ТО во мне. Слезы текли по лицу, тогда только от боли, ведь я все еще не верил в происходящее.
Наконец, резкая боль сменилась тупой и ноющей. Толчки прекратились, меня отпустили, и я упал на землю, не понимая ничего. Чьи-то пальцы заставили меня открыть рот.
Сил сопротивляться не было. Ужасный запах ударил мне в нос, я старался не дышать и закрыл глаза. Я почувствовал, как мои губы прикоснулись к чему-то твердому и горячему, а в следующую секунду я почувствовал мерзкую вязкую слизь во рту. Кто-то продолжал держать меня за подбородок, не давая выплюнуть эту гадость. Мне пришлось проглотить. Громкий смех уже слышался мне будто сквозь стену. Я чувствовал, что начинаю терять сознание, но понимал, что должен как можно скорее оказаться дома. Я замер, стараясь сфокусировать взгляд на лице моего насильника. Он улыбался. Куча придурков вокруг хлопали его по плечу и что-то говорили, кричали…И вот тогда я поверил. Слезы бессилия и омерзения хлынули из глаз. Меня всего трясло. Я смотрел на свои руки и испытывал дикий ужас, съедающий всего меня изнутри. Они тряслись так, что мне пришлось зажать их между колен, что бы хоть как-то успокоиться. Я чувствовал, что задыхаюсь. Я пытался остановить слезы и с каждой минутой все нарастающую истерику, но не мог. Простые слезы превратились в истеричные всхлипы. Я лег на землю и пытался взять себя в руки. Я заставлял себя замолчать, я уговаривал себя подняться на ноги и уйти, уйти как можно скорее. У меня получалось. Всхлипы снова превратились всего лишь в поток слез, беззвучно стекающих по щекам и впитывающихся в холодную землю, тело перестало дергаться в страшных судорогах, снова появилась возможность дышать и мыслить.
Лишь боль и слезы, больше ничего. За спиной – тишина. Я понял, что они ушли. Я попытался сесть, но дикая боль дала мне понять, что сделать я этого еще долго не смогу. Одной рукой опираясь о стену, а другой о землю, мне удалось подняться на ноги. Дрожащими руками я натянул на себя трусы и джинсы. Застегнуть ремень я даже не пытался. Руки все еще тряслись. Слабость мешала. Идти я не мог – ноги не слушались. И все же я заставил себя сделать шаг. Держась за стену, я медленно двинулся вперед. С каждым шагом боль чувствовалась все сильнее, зато я наконец понял, что могу идти дальше без опоры на стену. Медленно, корчась от боли, я двинулся к дому. Тогда я даже не думал о том, что я скажу брату. Я знал, что он поймет. Но я боялся, что он захочет найти этих ублюдков. Я не мог позволить ему это. Но думать об этом не хотелось. Я хотел как можно скорее попасть домой.
Знаете, герр, после этого я хотел вскрыть себе вены. Я держал в руках бритву, а в памяти проносились те минуты, когда меня насиловали. Слезы капали на холодный пол. Не было ни злости, ни боли, ни жалости…лишь отвращение. Отвращение к самому себе. Тома не было дома, когда я ели дополз до своей комнаты. И вот тогда мне стало так противно. Мне казалось, что Том никогда больше не назовет меня братом. Мне казалось, что я остался один. Грязный, униженный, растоптанный. Я бросился в ванную, достал бритву. Острое лезвие касалось тонкой кожи запястья. Всего одно движение. Всего одно…Знаете, что меня остановило?

Рядом лежал парень. Парень, с которым я провел ночь. И неизвестно кто он такой, и как я оказался здесь. Слезы были готовы хлынуть из глаз в любую секунду. Я быстро оделся, не смотря на дикую головную боль – боль чуть ниже живота я пытался не замечать. Я бежал прочь от позора и кошмара. Мне казалось, что это только страшный сон. Но с каждым шагом я понимал, что это - реальность. И отчаяние охватывало с головой, а разум обещал одно: больше никогда не притрагиваться к алкоголю. Но кто знал, что когда-то именно алкоголь поможет мне просто дышать в этой грязной канаве, под названием «моя жизнь».
Я помню, как прибежал домой и, распахнув окно, долго сидел на подоконнике, выпуская едкий дым из легких. Слезы впитывали серую дымку, превращаясь в капельки яда и боли.
Все мечты разом превратились в ничто. Губы шептали: «Как?», разум печально отвечал: «Не знаю», а сердце отзывалось болью…
И раз за разом задавая себе вопрос: «кто я после этого?», я все яснее понимал: «уже не тот, кем был раньше»
Больше не было ничего. Там, где раньше было сердце и душа, навсегда поселилась пустота. И лишь изредка она отступала, уступая место невыносимой боли, доводящей до безумия…
В тот день Том не пришел. А я тихо сходил с ума…
Помните, я говорил, что у моих поступков нет смысла?
Потому что я болен. Я сломан. Как кукла, герр…как кукла…и так же без души…я без души, слышите, герр?!
Я никогда не думал о том, что заставило меня сделать самую ужасную ошибку в моей жизни.
Что заставило сделать финальный и вполне осознанный шаг к пропасти. Шагнуть в бездну, обрекая родное существо на мучительные страдания. Убить самое дорогое. Убить себя, умереть, заставив брата умирать вместе со мной.
Слезы. Вы знаете, что такое слезы, герр? Слезы даны человеку свыше. В помощь. Не в наказание. Впитывая боль, как и едкий сигаретный дым, они испаряются, даруя спокойствие и полуулыбку сквозь еще не высохшие капельки спасительной жидкости.
У меня больше нет шанса на спасение, потому что у меня отняли возможность почувствовать слезы на щеках. Вместо них – горький яд бесконечных минут, прожитых с мыслью о бесконечной и всепоглощающей боли.
Черные капельки, хранящие тайну моих воспоминаний, не приносят облегчения и не даруют свободу. Только сквозь крик, и только смешиваясь с кровью, блестят они на щеках, прочерчивая тонкие дорожки отчаяния на белоснежной коже раба. Раба собственной жизни, полной непростительных ошибок.
Так тогда плакал я. И мне хотелось одного – смыть эту грязь. И я нашел выход – прикрыть ее чем-то другим…Тогда я не знал, что будет только хуже.

Вот только о том, кого я пытаюсь соблазнить, думать совершенно не хотелось. Наплевав на все, я снял с себя последнюю деталь нижнего белья и, улыбнувшись брату, произнес: «теперь ты».
Наверное, тогда Том понял всю серьезность и абсурдность ситуации, потому что он тихо, но твердо произнес всего одно слово, которое больше не имело для меня никакого значения: «нет».
Но я знал, что все равно добьюсь своего. Неважно как. Взгляд упал на нашу фотографию. Улыбаемся. Близнецы. Мы умеем читать мысли друг друга.
- Билл…
Его тихий голос заставил меня вздрогнуть.
- Сделай это. Ради меня, Том
Я видел кричащую, пронзительную боль в его глазах. Он, как и я, понимал, что действительно сделает это, если я не скажу «не надо».
Его губы шептали «нет…нет…нет…», а глаза наполнял слепой ужас.
Я забрался на кровать и, встав на колени, медленно ввел в себя указательный палец, невольно содрогнувшись от неприятного ощущения.
«Билл…не надо…»
Но я знал, что не остановиться. Тихо постанывая, я резко вводил и выводил палец, выгибаясь и вздрагивая от каждого толчка.
«Билл…прошу…»
Я не слушал, заглушая его просьбы громкими пошлыми стонами.
Достаточно растянув себя, я вновь подошел к брату и быстро освободил его стоящий член.
Развернувшись к нему спиной, я медленно насадился на головку, ощущая желанную боль…
«Билл…нет...пожалуйста…»
Слезы. Он плакал. Я чувствовал. Слышал слезы в голосе. Руки дрожали. Я продолжал насаживаться на его член, стараясь не кричать от боли.
«Билл…тебе больно…»
Он знал. Ему не надо было видеть мое лицо и сжатые от боли зубы.
Он сдался:
«Билл…я сделаю…только не так, Билл…больно…»
Я знал. Знал, что он сделает. Я встал на ватные ноги, пытаясь прогнать боль и ставшие комом в горле слезы.
Вновь забрался на кровать, шире расставив ноги и вцепившись руками в подушку.
Я ждал. Тихий голос шептал: «я не умею…»
Мне надоело. «Если не ты, то кто-нибудь другой»
Я знал, что это сработает. И оказался прав. Но сколько боли эти слова причинили Тому, я не знал. Даже представить себе не мог. И не пытался…
Я помню, как он подполз ко мне на коленях, уже полностью голый. Помню, как растерянно и неумело делал он первые движения. Помню, как жестко и властно я подавался ему навстречу, причиняя нам обоим боль. Помню, как громко я вскрикивал, помню сбитое дыхание брата на ухо и тихие всхлипы, сквозь пелену тумана и охватившей страсти. Помню, как Том вскрикнул, кончив прямо в меня, и продолжал резкие движения, доводя до оргазма своего близнеца.

Он сильнее, мудрее, старше, в конце концов, но он не может без меня. Я его единственное слабое место. Я его боль, страх, ненависть и…жизнь. Любить меня – может только Том.
Я тварь…подлая тварь…а меня любят, герр…он меня, любит, вы слышите? Любит!
Он делал это, герр…делал, потому что однажды, когда он отказался, я сказал, что покончу с собой. И я бы сделал это. И сейчас я понимаю, что это был единственный правильный выход.
Сквозь страх и ненависть, сквозь боль и отвращение он делал это…
Он спал со мной, герр…Ранив однажды, я добивал его до конца. Каждую ночь…сквозь крик и истерику брата, пока он не смирился так же, как смирился я. Пока он не сломался так же, как сломался я. И все же не смотря на эту грязь, он умел улыбаться, умел плакать. Даже сломавшись, он продолжал жить. Пока мне не стало мало. Чего? Секса? Боли? Я не знаю…
Уже тогда у моих поступков не было цели.
Уломать Дэвида трахнуть меня было сложнее, чем Тома. Мне приходилось ползать на коленках, просить, обещать, почти умолять…пару раз он ударил меня, но мне не было больно. Мне нравилось. Нравилось унижаться. Свой первый в жизни минет я сделал Дэвиду.
Второй раз в жизни я почувствовал вкус спермы во рту, почувствовал прикосновение запретного к губам. Злость…злость заставляет человека совершать необдуманные поступки.
Я сумел отсосать Дэвиду и получил то, что так долго добивался. Он трахнул меня прямо на полу гостиничного номера, произнося одно и то же слово: «с*ка»
Я ведь на самом деле с*ка…и тогда не было даже обиды на это слово, а той ненависти, с которой Дэвид произносил его, я не замечал. Мне не нужны были чувства. Мне нужна была боль. И я получал ее.
Я почти терял сознание от боли, почти не мог дышать. Ногти впивались в ладони до крови. Во рту смешался вкус спермы и крови. Я старался не кричать, но долго не смог. Тяжелое, обжигающее дыхание Дэвида, его стоны и невыносимая, но уже желанная боль, сводила с ума. Я кричал, кричал, пока Дэвид не зажал мне рот ладонью. А потом просто жалобно скулил, ощущая БОЛЬ…
Я кончил первый, при этом больно укусив Дэвида, за что получил звонкую пощечину.
Следом кончил он, сразу же оттолкнув меня от себя. Вот тогда я почувствовал себя настоящей шлюхой. Но не было отвращения, герр. Я лежал на спине, чувствуя спокойствие и счастье…жаль, что моим счастьем стало то, что для других людей обозначало грязь.
Но тогда мне было уже все равно.
«Какого х*я ты делаешь, Каулитц?»
Эти слова Дэвид почти прошипел. Я понимал, что несколько дерзких слов, и он просто изобьет меня.
Тогда я просто ответил: «Это останется между нами» и, быстро одевшись, вылетел из номера, громко хлопнув дверью.
Дэвид долго не мог смириться с тем, что произошло между нами, точно так же как Том.
Через две недели он пришел ко мне сам, пьяный почти под самое не хочу.
Нес какую-то чушь, пытался что-то спросить, объяснить…
Я не стал слушать, просто разделся сам и помог сделать это ему. Слава богу, даже в таком состоянии Дэвид умеет управлять своим телом. И вновь обжигающая, грязная боль…

Его звали Рей. Я познакомился с ним в местном пабе, не далеко от нашего с Томом дома.
Он вновь научил меня чувствовать. Я понял, что способен не только причинять боль.
Я способен любить. И пусть эта любовь грязная, и никто никогда не примет ее. Я способен на любовь. Способен, герр. Но, увы, я могу любить одного, при этом причиняя боль остальным.
Почему? Почему именно он? Не знаю. Не думал. Не видел смысла. Новая зависимость. И новый тупик. Новый конец, изощренная пытка. Для двоих.
Я помню день, ставший началом нашего конца. Конца, которого я так давно ждал и одновременно боялся, что он все-таки наступит.
Первый секс с Реем был не таким, как с Томом. Не таким, как с Дэвидом и со всеми остальными.
Это было началом нового мира. Жизни без самого дорого.
Его руки осторожно бродили по моему телу. Его губы нежно покрывали мою кожу. В моих глазах отражался его страх. В его слезах – моя боль. Уже после. Уже в новой жизни. Боль, которая все еще живет во мне, добивая до конца.
Все по-другому. Все не так, как было.
Нежные руки, бездонные глаза, почти невесомые поцелуи. Чувства. Я чувствовал, герр…я чувствовал. Нежность, боль, желание, стыд и вину. Запретность реальности, ее невозможность, ее убийственную силу и собственную слабость. Не было страсти – было желание. И оно сметало все на своем пути. И даже я сам не понимал тогда что происходит.
Я отдавался в чужие руки, но с уверенностью, что меня не сломают, как в одиннадцать лет.
Не было наигранности и показательных пошлых стонов. Не было искусственно созданной потребности. Не было времени и не было мыслей о брате. Впервые за все это время.
Я ощущал ласку и тепло каждой клеточкой кожи, тихие стоны невольно слетали с губ, я чувствовал то, что обычно называют счастьем. Я был счастлив. Был.
Нежный шелк под моей спиной, сбившееся дыхание, тепло. Медленно. Никуда не торопясь и не боясь опоздать. Не за полчаса до концерта, ни во время десятиминутного перерыва между выходами на сцену. Не в кабинке общественного туалета, не в лифте, ни на грязном полу…да, герр…как видите, мне приходилось трахаться в разных условиях. Не так. Все не так. Круговые движения пальца во мне, тихие стоны, шепот: «еще», просьбы сильней.
На грани, и резкие движения на встречу, насаживаясь на длинные пальцы. Боль. Желанная. Родная. Необходимая. Сладкая. Я умолял, кричал, уже не имея сил сдерживаться.
А он боялся. Боялся причинить боль. Но я не хотел. Не хотел, как с Томом. Просто ждал, тихо скуля от нетерпения и разрывающего на части желания. И он решился. Медленно вводя в меня уже смазанный чем-то член, он то и дело спрашивал: «больно?». А я тихо постанывал от удовольствия, сдерживая дикое желание сделать резкое движение навстречу.

POV Йохан Хебель
И одинокая слеза вниз, оставляя почему-то черную дорожку на щеке, а может быть мне просто показалось…
Защипало в глазах, мгновенно образовался ком в горле. Почему-то стало тяжело дышать, и медленные движения юноши ускользали из моего внимания. Перед глазами плыло, а когда способность видеть вернулась, тихий ужас объял меня, заставляя каждую клеточку кожи сжиматься от разъедающего страха.
Острое лезвие ножа легко касалось тонкой кожи в том месте, где было написано Freiheit.
Бледные губы, будто в бреду, шептали одни и те же слова: «я принадлежу Тому», «я принадлежу Тому», и словно эхом: «Тому, Тому, Тому».
Глаза перестали выражать боль. Теперь я видел там пустоту, отсутствие эмоций и мыслей, бездну.
Острое лезвие впилось в кожу и в то же мгновение окрасилось в красный. Рука нажимала на рукоятку ножа, слезы текли по лицу, зубы сжимались от боли, а в глазах все еще царила пустота. Решительное, неровное движение – длинная кровавая полоса по коже. Пару секунд и еще один порез, образующий букву «Т». Слезы, капая на руку, смешивались с кровью, образуя розовые подтеки, как слезы… Кровавые слезы отчаяния.
Мгновение – и рука уверенно вырезает на мягкой коже такое родное слово «Тоm». Слово, которое с рождения сопровождало их обоих. Которое всегда будет жить в Билле. С которым невозможно будет расстаться. Никогда. Теперь вместо Freiheit – имя брата. Теперь вместо свободы – вечный плен собственных ошибок. И кровь, медленно стекающая по руке, закрепляет простую истину красными дорожками боли.
«Я всегда принадлежал только Тому, герр»
Слова, причиняющие страдания, навсегда остались в моей памяти. В глазах – надежда. Вера в возможную ложь. Не надо, Билл…не надо. Тоскливый, полный боли и кричащего отчаяния взгляд на кровавую надпись на руке. Губы, беззвучно произносящие родное имя.
Слеза, сорвавшаяся вниз и окрасившаяся в красный. Решительность, и через пару мгновений выход в его руках. Собственная жизнь больше не обретет ценность, а смерть теряет смысл раз и навсегда.
Медленно, не торопясь, парень затянул жгут на левом предплечье. В правой руке откуда-то появилась тонкая игла, часто становящаяся гранью между жизнью и смертью.
Тихий голос доносил до разума пустые, лишенные эмоций слова: «четыре грамма, герр», будто убеждая, что шанса у него не будет. (прим. автора – 4 г. – смертельная доза)
И грустная улыбка – настоящая, потому что с болью. Мои бессмысленные просьбы остановиться – уже сквозь собственные слезы. Тонкая игла пронзает вену. Одно движение, пару секунд – и все уже кончено. Он сделал это. Еще пару минут он будет жить. А потом для него все закончится…
- Герр…
Голос слабеет
– Он ведь простит меня?
Слезы
– Простит?
кровь.
– Мы хотели умереть вместе…
Родное имя на руке
- Почему все так, герр?
Боль.
- Скажите, что он простит…пожалуйста…
Больше нет разума.
- Я хочу его увидеть…я ведь увижу его, герр? Я смогу снова улыбаться? Я больше не буду чувствовать боль?
Настоящие чувства. Желания искренны. Вот он – смысл. И он понимает.
- Скажите, что все будет хорошо, герр…умоляю…скажите…он простит…ведь он простит…?
Темнота. Пленка оборвалась. Через секунды должна была оборваться жизнь Билла.
Я сидел в ступоре, пытаясь справиться с множеством мыслей в моей голове. Всего десять утра. Жизнь продолжается. Но я потерял связь с реальностью. Сейчас я был там – с Биллом. Далеко отсюда. Боль, и слезы по щекам. Я так давно не плакал. Его голос в моей памяти. Яркий запоминающийся образ. Незабываемый аромат его парфюма, искрящиеся глаза и сводящая с ума улыбка. Его нежные руки и карие глаза, с любовью и нежностью смотрящие на брата. Таким помнил я его в нашу первую встречу. Таким я запомнил его навсегда.
Билл. Кумир миллионов, яркая и не угасающая звезда. Звезда для одного. Для того, ради кого он столько искал смысл собственной жизни. Ради того, без кого нет смысла даже надеяться. Ради того, кому он отдавал свою жизнь без страха. Ради кого учился показывать боль.
Я не нашел даты записи кассеты и не знал сколько уже не было в живых этого человека. Но я знал, что навсегда запомню этот день. Знал, что не забуду. Я знал, что уничтожу эту кассету и знал, что останусь единственным свидетелем той боли, что она несет в себе. Я знал, что обязательно найду могилу Билла и непременно приду поклониться этому парню. Я верил, что все будет хорошо, а робкие слова, полные детской уверенности: «он простит» еще долго звучали в моем сердце…
***
За окном уже ночь. Шел дождь.
В шуме воды я слышал: «Он ведь простит меня?»
И ветер доносил до меня простую истину:
«А разве может быть иначе?»
The End